Книга о ЦНИИАСУГА: зарисовки Жени Дрозда

Субхи, привет!

У меня есть рассказ о временах 70-х годов в ЦНИИАСУГА.
Сейчас перейду на комп и отправлю. Это для Книги, если подойдет...

Ну, вот сам рассказ и картинки к нему.

Женя
21.11.2016

Давно это было …

Давно это было. Но как сейчас помню…

Завтра, представлялось мне, встану рано утром. И прежде всего сам этому поражусь, потому как вот уже полтора месяца ранее десяти не поднимался из-за выходов на машину в ночное время и свободного посещения, предоставленного мне на работе. Порой задаю себе вопрос, почему такая вольность? Кроме меня и моего руководителя группы Альки Фраймана, у которого на носу защита кандидатской и четырехмесячный ребенок с женой, все остальные исправно к восьми тридцати каждый божий день подходят к проходной нашего НИИ. Собственно, не то, чтобы не понимаю. На теме нас двое. Мест рабочих в отделе не хватает. Мне добираться до работы из Дзинтари минимум полтора часа. Тему надо завершить в течение текущих двух месяцев. Вот и дали нам вольную.

Нельзя сказать, что меня не видели там вообще. Порой, после обеда, я все-таки появлялся. Причем, старался заходить в отдел тихо и не приметно. Чтобы не возмущать спокойствия масс, занимающихся, в основном, умственным трудом. Но массы почему-то сразу замечали мой приход. И тогда на меня вперялись взглядом тридцать пар изумленных глаз, излучающих разные по качеству чувства.

Добрая половина завидовала предоставленной мне вольности, но по-доброму. Другая, не совсем добрая половина, считала меня, наверное, уклоняющимся от работы членом общества, а отдельные личности (у кого из нас нет врагов?) – может, даже, и нехорошим человеком, но на вид не показывала. Наоборот, даже приветствовала меня. В основном, возгласами, типа, «Же-е-енечка» или «Дрозду-у-уля!» или просто: «О! Кто к нам пришел!».

Я, Дрозд-140, конечно, не реагирую. Тихим голосом, очень буднично, почти про себя произношу «здрасте» и, лавируя по узкому проходу меж столов и стульев, ни с кем специально не здороваясь за руку, направляюсь прямо к своему завлабу, Феде Ермолаеву–180+20. Всем этим я даю понять, что я – человек очень занятой. Что у меня совершенно нет никакого времени отвечать на глупые и пошлые восклицания, которые совершенно не отвечают действительности. Что у меня, наконец, дело есть здесь, а появление в отделе днем подчеркивает его важность. Я-то работаю, а вот вы еще неизвестно чем занимаетесь. Хотя мне лично никакого дела до этого нет. В конце-концов! В прошлом месяце под Новый год наш отдел экономико-математических исследований получил всего две премии за внедрение автоматизированной подсистемы второго ранга. Кому их дали? Нам с Алькой!

Добираюсь до Феди. Жму приветственно руку и задаю упреждающий вопрос: «Ну, что новенького?». Хотя все новости узнал из телефонного разговора с Топсей. Телефон – это Томина страсть, ее жизнь, ее общественная обязанность и ее работа. Сколько ей ни говорят на производственных совещаниях: «Брось, Тамара, заниматься болтовней», ничего не помогает. Она всегда находит сотню отговорок. Всё время разных. Из них главная: «Я же не виновата, что телефон поставили возле меня!». И продолжает целыми днями тихо, чтобы не услышало начальство, гнусавить со своими поклонниками и подругами.

Если же кого-либо зовут к телефону, Тома способна заорать на весь отдел. Если мне, например, звонила какая-нибудь представительница противоположного и отличного от меня пола, то она радостно повизгивая кричала меня так: «Дрозду-у-у-ля, очередная!», хотя отлично знает, что у меня музыкальный слух, а ее крики не похожи не то, что на песню или арию из какой-нибудь оперы, но даже на речитатив. В такие минуты я краснел за нее и говорил: «Вот дура!» про себя.

Но, надо признаться, Тома Ефимова, она же Карпова, приносит и пользу. Когда я порой, чисто случайно улавливая свободную секунду, дозваниваюсь до работы, ни один вопрос, относящийся к прошлой, настоящей и даже будущей жизни и деятельности отдела и его сотрудников, не остается без ответа. Она знает про всё и про всех. Кстати, «Дроздуля», по-моему, приклеилось ко мне с ее легкой руки.

О чем это я? Ах, да. На мой вопрос о событиях прошедшей недели (интересно все-таки, что о них думает сам заведующий лабораторией), Федя отвечает обычно по возможности кратко, но убедительно: «Все нормально». Этим самым он хочет мне сказать, что за то, что творится здесь, я могу не волноваться, и после молчаливой, но красноречивой паузы затем как бы спрашивает: «Ну, а как у тебя?». И я отвечаю. Также кратко: «Аналогичная картина».

Оба удовлетворены, потому что оба понимаем, что у меня есть непосредственный начальник – Алик, с которым у меня и будет задушевный разговор о ячейках, программе и другом многом прочем.

Нельзя, конечно, сказать, что подобным образом у нас с Ермолаевым всегда происходит беседа. Иногда перекуриваем в коридоре. Я потягиваю «Приму» из серого короткого пластмассового мундштука. Он – обсасывает старую с обугленными краями изогнутую трубку с «капитанским» табаком. На очень умеренных тонах дебатируем. Он убеждает меня, что всем придется влезать во Мнемокод – сложный и запутанный, а я ратую за PL-1 – не менее запутанный, но все же алгоритмический, а не чисто машинный язык. Соглашаемся на том, что писать все наши комплексы программ будем скорее всего на Фортране, и поэтому его надо будет изучать в первую очередь. Говорим о том, что в третьем квартале, видимо, придет новая машина третьего поколения, о том, как это хорошо, не надо будет мучиться с малой памятью, да и быстродействие на порядок выше, чем у «Минсков», а это сразу решит многие трудности временнОго характера.

Ну, а под конец, так это между прочим, завернул:

- Как там, Федор Петрович, в этом квартале ожидается какое-нибудь просветление в финансовом положении сотрудников нашей лаборатории?

Мол, если и думаю про материальный стимул, так не только за себя. Но Федя смекнул в нужном направлении:

- А сколько у тебя?

- Да всё 140. – И чуть криво усмехаюсь. Скептически. Мол, жизнь знаю. Солнце светит не всем. А если и светит, то ненадолго. А ты, чертов Федя, начальник называется, мог бы и запомнить, сколько у кого, какие у кого потребности, не забывая и о способностях. Кто какую свинью может подложить, а кто и день, и ночь вкалывать будет, лишь бы для общего дела. Вот, в соседней лаборатории у всех ребят той же квалификации нет человека ниже 160-ти. А почему? Да потому, что начальник их заботится, чтобы люди у него работали и в лес волками не глядели. А ты? Э-э-э-х, одним словом.

Федя спохватывается, начинает метаться:

- Вот, черт! Как же так?! Пойду с Тищенко поговорю. А то, что это, в самом деле?! - И уходит, положив погасшую трубку в карман. Федя идет на свое рабочее место, а я направляюсь на рабочее место Алика.

«Ну-ну, думаю. Петя Тищенко, наш уважаемый начальник отдела, сейчас, конечно же будет занят, а посему ты к нему и не подойдешь, а через час все забудешь. Не-ет, так дело не пойдет! Завтра пойду, схвачу Федю за рукав и скажу ему прямо: «Катай рапорт!» Хватит! Не дают персоналки – не надо! Дайте мне моё. Раз уж я с.н.с., то и дураку ясно, что мне положено 160 рэ.»

С Фраликом, как мы его порой называем, тоже можно поговорить «за жизнь», но дело – прежде всего! И ответами, типа: «У меня всё в порядке» его не успокоишь. Спрашивает первым всегда он, и вопросы задает не вообще, а в частности. Прямо так и спрашивает:

- Что с программой, Дрозд? – С улыбочкой, между прочим.

- Да так, - отвечаю, - ничего.

А на самом деле вот уже неделю отлаживаю свою «Сортировку документов на магнитных барабанах», а она не идет. Я и так, и сяк, в такте (!) просматриваю каждую ячейку. Всё, вроде, правильно. Пускаю программу – чертовщина какая-то выползает.

- Ничего – хорошо, - допытывается Алька, - или ничего – плохо, или вообще ничего?

- Ну, уж, - говорю. Тоже мне, как будто не знает, что ночи сижу на машине. – Что значит «во-об-ще»? Но, понимаешь, странное дело…

Я разворачиваю АЦПУшные распечатки программы, массивов информации и мы начинаем вместе думать. И порой, действительно, как говорится, две головы – это хорошо. Тем более, что у одной из них свежий взгляд. Бывает ведь так: напишешь какое-нибудь слово и запнешься. И начинаешь вспоминать правила написания этого слова. Чем дальше, тем хуже. Слово становится чужим, убеждаешь себя, что оно с ошибкой. Так белое становится черным, если слишком долго смотреть. Примерно то же самое происходит и с программой. В таких случаях (знать бы только заранее, что этот случай именно тот самый) лучший выход из положения – отдохнуть от программы, отложить ее в сторону. Чтобы образовался свежий взгляд. Но кто тебе даст отдохнуть? Никто. Поэтому другой выход из положения – свежая голова заинтересованного в деле человека, то есть Алика.

- Эх, ты-ы, - говорит мне он тоном всезнайки, когда мы вместе же найдем ошибку.

- А черт его знает! – Говорит он мне другим тоном, когда мы вместе же переберем все возможные причины появления ошибки и не находим ту, которая «спряталась» где-то в программе. – Нужно посмотреть на мащине.

- Вот и я говорю, - говорю я, говоря тем самым, что эта программа – не ровня всем остальным, которые я написал ранее.

- До понедельника нужно отладить, - говорит Фрайман. – «Сортировка» эта мне вот так нужна, - и проводит указательным пальцем по своему острому кадыку.

- Да я и сам понимаю, - отвечаю я, - я и сам хочу поскорее ее спихнуть.

Мне и в самом деле надоело всё это. Суббот и воскресений для тебя как будто не существует. Ночами работаешь, днем спишь. Белого дня не видишь и рассветов тоже. Про море я вообще молчу. Совсем «совой» стал. Отшельником. Кустарем-одиночкой. С людьми общаешься только в электричке, да в троллейбусе.

Даже с руководителем моим – записками. Вот одна из них (на куске АЦПУшной бумаги), положенная на стол, за котором сидит, временами, Алик.

«Здорово, ФралБор!

Прямо скажу: напрасно (потом Алик сверху напишет «Не напрасно!») ты ложился спать с тяжелым сердцем. У меня кое-что получилось. Получилось, правда, часикам к пяти этак, но главное не это. Главное то, что и не получилось тоже кое-что.

Пишу тебе, Алик, так подробно и скрупулезно, чтобы ты тоже знал (а, может, и почувствовал, как нелегок труд инж.-программиста, выходящего в ночь на ночь. Впрочем, ты, наверняка, и сам, может быть, знаешь это).

Дорогой ты мой Фр-Ал-Борисович! Самое приятное, конечно, напоследок. Выскакивает переполнение на команде 1173) в ячейке 0730) нормальный ноль. Это твоя работа? Тогда чья же? Не будешь же ты сваливать всё на мою страсть к шпиономании? Так что вот так.

Ну, я, конечно, попробовал разобраться. Долго пробовал. Не получилось. Я плюнул. Прямо в лицо этой мерзкой машине, которая всем своим видом хочет мне подло сказать: я, мол, умнее тебя. Но я, оказывается, может и не совсем дурачок. Ставил где нужно блокировку переполнения, так и выходил из твоего затруднительного положения. Я, правда, подумал сначала, что вот сейчас машина и загорится, но она – ничего. Железная! Машина эта даже не дымилась. Помигает, помигает красными своими зенками и опять на короткое время замолчит – ищет, знать, новую i-j.

Послание мое подходит к концу. Видишь конец?

Можно мне тебя еще раз обрадовать? А? Пожалуйста, если ты этого так хочешь. Ах, даже настаиваешь!..

В следующий раз пойдем вместе ломать М-2222, иначе моя поломается.

Привет, еще раз, Алевтин. Доброго тебе утра, как говорится.

Ты думаешь, я кончаю? Правильно думаешь. Я всегда говорил про твою светлую голову.

Твой Женя (сотрудник «ОЭМИ» /Дрозд/ подпись)

P.S. Если ты позвонишь мне в 2 часа, то я буду видеть как раз второй сон. А я люблю насмотреться вдоволь. Дай мне увидеть хотя бы третий. Так что звони в три.

Тот же человек.»

Сохранился и ответ Алика на, возможно, эту мою записку:

«Дорогой Евгений!

Товарищ Дрозд!

Я внезапно заболел.

А потому, когда ты придешь, иди на машину сам. Если хочешь – позвони (как хочешь?). Привет тебе от Льва. Он спрашивал меня как ты работаешь. Можешь себе представить, что я ему наговорил.

Завтра машина свободна. Если хочешь – приходи.

ФрАлБор

N.B. Сделай выпечатку программы.»

Послесловие

Эти две записки сосканированы с оригиналов, которые лежали в чемодане вместе со старыми фотографиями тех лет, вырезками из статей многотиражки «Инженер Аэрофлота», прочей ерундой и переезжали вместе со мной из одной квартиры в другую (еще в Риге), были (нелегально) привезены из свободной Латвии в РСФСР (г. Москву), тоже переезжали с одного места жительства на другое.

Фамилии и имена не изменены (Лев – это начальник нашего института Лев Федорович Красников, а не хищник). А все остальное – фантазия автора. Первоначально часть этого рассказа была напечатана на моей любимой (тогда) пишущей машинке «Москва» в январе 1973 года, а в ноябре 2016 года – на ноут-буке LENOVO.